Букет
Статья пятая
У меня в памяти осталось еще несколько имён женщин, которых я не могу обойти молчанием. Все они принадлежат к различным слоям русского общества, отчасти примыкая к литературе, отчасти находясь совершенно в стороне от неё. Я полагаю, что и в рамках моих набросков можно описать их, отвлекаясь от профессиональных кругов печати и сцены, — поток действенной жизни заключает в себе все актуальное, в той или другой мере заметно влияющее на окружающий быт.
Из намечаемого ряда имён я должен сразу же выдвинуть имя немецкой писательницы Лу Андреас-Саломэ, имеющей к России лишь то отношение, что мать ее русская. Саломэ говорила довольно правильно по-русски, но вся ее жизнь и деятельность принадлежит Германии. Я познакомился с этой женщиной при следующих обстоятельствах. Имя Ницше еще не было известно в широких литературно-общественных кругах. Я как-то наткнулся на книгу Саломэ, представляющую биографию этого мыслителя, и, живо захваченный обликом, обрисовывающим замечательного человека, отдал книгу в перевод для «Северного вестника»1. О самом Ницше я знал уже довольно много. Книгу «Рождение греческой трагедии»2 я однажды нашёл у себя на столе с маленькой записочкой Пассовера3: «Прочтите, коллега, эту замечательную вещь». К тому времени были также уже прочитаны «Заратустра»4 и «По ту сторону добра и зла»5. Другие книги Ницше, выпущенные в Германии полным собранием его сочинений, выписывались мною из-за границы и поглощались с жадностью. По поводу некоторых их этих произведений я уже успел напечатать в «Северном вестнике» кое-какие критические заметки. К сожалению, дальнейшая работа по этому вопросу была приостановлена тогдашней цензурой, которая нашла, что, несмотря на полемичный тон моих статей, они, в сущности, являются не чем иным как замаскированной агитацией против христианства6.
В это именно время мне подали однажды визитную карточку Лу Андреас-Саломэ. Она пришла познакомиться, выразив интерес к моим статьям о Ницше. Передо мною была настоящая писательница культурного европейского типа, широко и разносторонне образованная, воплощение чистоты, здоровья и умственной ясности, столь характерной для талантливой женщины вообще. Мужчина при ярком даровании может удариться в туман, носиться в фантасмагорических эмпиреях. Он шагает по высоте, окружённый идейными галлюцинациями и видениями. Женщина же, равным образом одарённая, всегда ясно видит свою цель, свою тему, руководимая определенным волевым инстинктом, никогда ее не покидающим. Вот почему в возникающих спорах она то и дело может оказаться победоносной, как это я часто наблюдал у Гиппиус, у Гуревич и у многих других. Переубеждать приходится даже не самую мысль женщины, а ее волю, что представляет несказанную трудность. Осада такой крепости всегда бывает долговременна.
Знакомство с Лу Андреас-Саломэ дало мне немало ценнейших сведений о Ницше. Я получил от неё возможность прочесть некоторые из писем к ней Ницше7, проникнутые глубокой и горячей любовью. В письмах выступала и безнадёжность этой любви к женщине, которая ценила в нем все, кроме него самого. Саломэ увлекала Ницше, вероятно, именно своим здоровьем, полнотою жизненных ощущений — столь контрастировавшей с изломом творческого духа гениального человека. Любовь эта была не только безнадёжная, но и несчастная, ибо она разгоралась в нем в те же самые годы, когда на Ницше уже стал налетать туман безумия. Лу Андреас рассказывала мне много эпизодов из жизни Ницше, рисуя его гигантом мысли, но и всегда простодушным и искренним человеком. Он не допускал полемики, спора, даже разногласий. Но при всей фанатичной приверженности к своим идеям, мыслитель подчинялся любимой женщине с кротостью ягнёнка. У меня имеются фотографические карточки, где Ницше и Рей8 представлены впряжёнными в детскую повозочку, управляемую Л у Андреас-Саломэ9.
Моё знакомство с этой женщиной продолжалось не особенно долго. Я прожил целое лето у неё в гостях на даче в баварских Альпах10, дал ей сюжеты для некоторых работ по русской литературе11 и у неё же на даче набросал первые эскизные штрихи моего «Леонардо да Винчи»12. Фигура Старого Энтузиаста13 представлена там в обстановке гостеприимной виллы, где я жил. Там же я познакомился с Райнером Мария Рильке14, впоследствии столь прославившимся в новой немецкой литературе поэтом. С уточнённого облика этого человека в стиле Пинтуриккио15 я и списал своего Юношу16, опекаемого Старым Энтузиастом. Сцена бури, описанная мною на первых страницах моей книги, воспроизведена с действительной бури, пронёсшейся над Штарнбергским озером17, когда на пароходе находились Лу Андреас-Саломэ, баронесса Бюлов18, Райнер Мария Рильке и я.
Я не буду останавливаться на истории моих отношений и на моей переписке с этой писательницей19. Дополню сказанное еще только штрихами ее физического портрета. Лицо плотное, мясистое, с крупными выражено-выразительными чертами. Шиньон в могучем заплетении массивных кос. Глаза и лоб, выражающие ум и характер. В глазах мягкое сияние благородно-цельной натуры. Саломэ почти не снимала с себя балахона, будучи, кажется, не в состоянии заключить своё непокорное тело в корсет. И мне думается, что именно эта черта телесной свободы и стихийность действовали, между прочим, на всегда болезненного Ницше с особенною силою. Когда-нибудь это еще будет предметом ретроспективного изучения, после того, как Л у Андреас-Саломэ разрешит опубликовать при жизни или посмертно свой архив.
Перебирая памятью разные впечатления прошлого, не могу не остановиться восторженною мыслью на образе русской девушки, представшей как-то предо мною в период, последовавший за японской войной, когда я работал в театре В.Ф. Коммиссаржевской. Это была красавица в полном смысле слова — Маша Добролюбова. Ее знали в литературных кружках, высоко ценил Д.С. Мережковский, при входе ее в зал заседаний «Религиозно-философского общества»20 у многих чувствовалось желание приветствовать ее появление вставанием. Это воплощённая святость — нежная, чуткая, вся точно устремлённая на подвиг во имя вашего дела. Она не могла видеть нужды без того, чтобы не явиться сейчас же с помощью материальною или моральною.
Мне лично в тяжёлые мои дни она приносила в пакетиках обеды и завтраки — то в Пале-Рояль21, где я тогда жил, — то в мой кабинет у В.Ф. Коммиссаржевской. Иногда приносила она и фрукты, а однажды и целый ананас. Чего эта замечательная душа искала от меня? Она любила слушать мои толкования к Евангелию22 и, как выразилась она в одном из ее писем23, благодарила небо за то, что я имеюсь в числе живых существ на свете. Любви тут, конечно, не было никакой. Это была девушка недосягаемая, неприкасаемая, вне какой бы то ни было телесной игры, вся подвижница, вся хлопотунья около больших и полезных дел. Тем не менее Осип Дымов в своём романе «Бегущие креста»24 представил мою дружбу с этой чудесной девушкой в необычайно превратной форме и перспективе. В его изображении Маша Добролюбова являлась жертвой безнадёжной любви ко мне, бесчувственному человеку, не удостоившему даже посетить могилу той, чьё сердце разбил.
Маша Добролюбова погибла трагически. В период начавшейся революции 1905 года она оказалась арестованной и заключённой в тюрьму, откуда вышла с печатью неслыханного внутреннего расстройства. Какая-то катастрофа произошла с этой необыкновенной красавицей в стенах тюрьмы. Она никому ничего не сказала. Но пережить случившегося, по-видимому, не могла. Однажды Маша Добролюбова была найдена в своей комнате умершею, причём родные ее воздерживались от всяких объяснений на эту тему. Я же лично допускаю, что она покончила жизнь самоубийством. Она принесла с собой на землю чистую большую душу и с такою же душою, без мельчайшего пятнышка, ушла от нас. В памяти знавших и видевших эту протоарийскую девушку она оставила впечатление живой иконы.
Обегаю мысленным взором галерею женщин, встретившихся мне на моем жизненном пути. Многим из них я обязан большими дружескими одарениями. В холодные и голодные зимние дни последних черных лет я находил в радушном и преклонном ко мне доме Грековых приют и минутный оазис. Исключительная доброта всегда литературно настроенной писательницы Елены Афанасьевны Грековой всегда лилась на меня потоками. Вспоминаются также гостеприимные дома Щепкиной-Куперник, покойной поэтессы Лохвицкой, Е. Бердяевой и Н.Н. Кульженко.
У Т.Л. Щепкиной-Куперник литераторы собирались особенно охотно, и в своё время у неё устраивались настоящие поэтическибеллетристические пикники. Щепкина-Куперник писала удивительные экспромты, которые часто лучше других ее выражают.
Лохвицкую, одну из интереснейших женщин в русской литературе, я помню неотчётливо. Стихи ее отливали огнём настоящей эротики в духе библейской «Песни Песней». А в домашнем быту это была скромнейшая и, может быть, целомудреннейшая женщина, всегда при детях, всегда озабоченная своим хозяйством. Она принимала своих гостей совсем на еврейский лад: показывала своих детей, угощала заботливо вареньем и всякими сластями. Этот сладостно-гостеприимный оттенок имеет восточно-еврейский отсвет. В Лохвицкой блестящим образом сочетались черты протоарийской женщины с амуреточными импульсами, изливавшимися лишь в стихах.
Несколько в стороне от профессионального писательства, лишь изредка печатаясь, стоит фигура женщины, к которой с прощальным приветом обращается моя благодарная память. Это Н.Н. Кульженко, женщина красивейшая, редчайшей душевной и умственной отзывчивости, исключительно верный товарищ в жизни, может быть, лишь чуточку бросавший порою в нашу дружбу тяжеловатые гирьки психо логичности. М.Г. Савина25 восторгалась общением с Н.Н. Кульженко и постоянно спрашивала меня: «Откуда в этой красивой женской головке столько подлинного ума?» «Это совсем не женщина, — говорила она, сопоставляя Н.Н. Кульженко с Д.М. Мусиной26, — это у вас профессор какой-то». Дружба моя с Кульженко продолжалась несколько лет, составляющих одну из самых светлых полос в моей жизни.
Обозрев столько разных женских фигур в разных кругах и в разных условиях русского быта, я задаюсь вопросом: есть ли что-нибудь в русской женщине, отличающее ее от западно-европейской женщины? Это женщина несомненно амуреточного типа, но амуреточность в ней носит в большинстве случаев трагический характер. Она быстро идёт на роман. В складывающейся семейной жизни она представляет собой форменную опасность. Семья может разбиться в каждую данную минуту, от первого соблазнителя. Но при такой лёгкости падений русская женщина переживает свой роман необыкновенно тяжко, требовательно, гиперпсихологично, с постоянными истерическими воплями и с готовностью броситься в воду по каждому пустяку. При этом женщины в России, как никакие другие, тяготеют к общественному строительству, к большим боевым задачам политики, вплоть до заговоров и политических актов. В этом отношении они воплощают черты древней друидессы несомненно и неоспоримо. Пусть только раздастся грохот войны и стоны раненых, как она уже в белом монашеском одеянии сестра милосердия, и здесь работает русская женщина самоотверженно, даже если она Ида Рубинштейн. Пусть вскипят первые огни революционного пожара, и ее фигура уже сразу видна в конспиративной квартире, в лаборатории бомб и на улице. Но и тут в кроваво-мрачном озарении революционных факелов русская друидесса легко вовлекается в игру амуретками, сливая часто службу с нежной дружбой, уход за больным с обожанием больного и понимая при этом оба вида труда и увлечений равно серьёзно и трагически. Я думаю, что для распознавания отдельных сложных женских типов предложенная мною классификация даёт ясные и верные пути.
15 сентября 1923 г.
1 Андреас-Саломэ Л. Фридрих Ницше в своих произведениях. Очерк в 3-х частях // Северный вестник. 1896. №3-5. В примечаниях переводчика, помещённых редакцией журнала в качестве предисловия к очерку, отмечалось: «Автор книги, вышедшей под этим названием, — талантливая немецкая писательница. Она была ближайшим другом Ницше, и многое в ее очерках написано под его наблюдением. В обширной литературе о Ницше книга Л.А. Саломэ [так в тексте. — Публ.} составляет один из лучших первоисточников для биографии философа, а также одну из самых точных и блестящих характеристик его учения» (Там же. №3. С.273).
2 Первое издание книги Ф. Ницше вышло под названием «Рождение трагедии из духа музыки» (1872), второе — «Рождение трагедии или эллинство и пессимизм» (1886).
3 См. прим. 26 к ст. 2.
4
5 Точное название книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» (18831885).
6 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла (1886).
7 А.Л. Волынский имел в виду свои выступления практически в каждом номере журнала «Северный вестник» в разделе «Литературные заметки». В дальнейшем, несмотря на запрет цензуры, он продолжал писать о Ницше и его философии. В книге «Леонардо да Винчи» он критиковал концепцию «нового Возрождения» Ницше, которую поддерживал Д.С. Мережковский, а в работе «Бог или боженька?» («Куда мы идём?» — М., 1910) — позицию Вячеслава Иванова, подчёркивавшего значение теории о возрождении новой расы в философии Ницше.
8 В своём очерке о Ницше (см. прим. 1) Саломэ цитировала некоторые письма философа к ней и к Паулю Рэ.
9 Волынский пишет о Пауле Рэ, имя которого было тесно вплетено в историю отношений Ницше и Саломэ. По приглашению Рэ Ницше в 1882 приехал в Рим, где познакомился с Саломэ, восхищавшейся его книгами. Луиза Густавовна произвела на философа большое впечатление, он увлёкся ею. В письме к Гасту от 13 июля 1882 он писал о Саломэ: «Она проницательна, как орёл, и отважна, как лев, и при всем том, однако, слишком девочка и дитя, которому, должно быть, не суждено долго жить» (Ницше Ф. Сочинения: В 2-х тт. Т.2: Хроника жизни Ницше. М.,
1990. С.822). В возникшем любовном треугольнике Рэ оказался соперником Ницше, причём счастливым. (Лу дважды отклоняла предложения Ницше о браке). Вскоре после знакомства Л у с сестрой Ницше Элизабет, произошёл разрыв Ницше с Рэ и Саломэ (Элизабет, увидев в Саломэ «персонифицированную философию» брата, не оставляла попыток опорочить Л у, и это ей удалось). Осенью 1882 была написана музыкальная композиция Ницше на стихи Л у Саломэ «Гимн жизни». Чуть позже произошла их последняя встреча.
10 Видимо, речь идёт о фотографии, сделанной в Люцерне 13 мая 1882. История ее появления видится весьма символично сквозь призму времени. «До него [Ницше. — Публ.] дошла сплетня, которая взволновала его; это была очень наивная история, но ее все-таки необходимо рассказать. Рэ, Ницше и Лу Саломэ захотели вместе сняться. Лу и Пауль Рэ сказали Ницше: "Сядьте в эту детскую колясочку, а мы будем держать ее ручки, это будет символическая картина нашего союза". Ницше отвечал: "Нет, в колясочку сядет ш-11е Лу, а Пауль и я будем держаться за ручки"... Так и было сделано. Говорят, что ш-11е Лу разослала эту фотографию многочисленным своим друзьям, как символ верховной власти» (Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. Новосибирск, 1992. С. 150).
11 Супруги Андреас проводили лето 1897 на своей вилле в Вольфратсхаузене под Мюнхеном, где их посетил Волынский, совершавший путешествие по Европе.
12 Видимо, Волынский имел в виду такие работы Л у Андреас-Саломэ, как «Лев Толстой — наш современник» (1898), «Русские повести» (1899)
13 и др., темой которых была русская литература. В них чувствуется влияние идей Волынского на автора.
14 Волынский А.Л. Леонардо да Винчи. СПб., 1900.
Идея писать о Леонардо да Винчи возникла у Волынского во время его совместной с Мережковскими поездки по Италии (см. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский // Ее же. Живые лица: Воспоминания. Т.2. Тбилиси, 1991. С.204-206). Под «первыми эскизными штрихами» Аким Львович подразумевал не только разработку плана будущей книги, но и наблюдения, сделанные во время его пребывания за границей летом 1897, описания конкретных деталей и реальных эпизодов, таких, как поездка во дворец Людовика Баварского, сцена бури на озере, описание виллы Андреас и др., введённые им в текст «Леонардо да Винчи». Там же родились образы вымышленных персонажей, имевших реальных прототипов: Старого Энтузиаста и Юноши. Общение с Л у Андреас-Саломэ повлияло на Волынского в период работы над страницами книги о Леонардо, посвящёнными Ницше, личность которого очень его интересовала. Результатом бесед с Саломэ и «сбора информации из первоисточника» (письма, фотографии, произведения) явилась попытка Волынского создать образ и даже набросать портрет философа, претендуя на объективность своего видения этой личности. «А между тем теперь, пока еще сохраняются живые следы его личных знакомств и отношений, можно освободить его настоящий образ от ненужных преувеличений в ту или другую сторону. Это был болезненный человек, близорукий, с нежно очерченными губами и маленькими красивыми ушами. Он говорил тихим голосом, но речь его, полная образов и внезапных вспышек гениального ума, производила неизгладимое впечатление. С ним было трудно спорить. Способный быстро раздражаться до степени злой нетерпимости, Ницше не любил, когда ему возражали» (Волынский А.Л. Леонардо да Винчи. СПб., 1900. С.177).
15 Появление подобного персонажа было вызвано «полу художественной» формой изложения материала, как указывал Волынский в авторском предисловии к «Леонардо да Винчи» (См.: Волынский А.Л. Указ. соч. С.11).
16 Рильке Райнер Мария (1875-1927) — австрийский поэт, писатель. Редактор «Северного вестника» вернулся в Петербург не с пустыми руками: уже осенью того же года в журнале появляется перевод рассказа Рильке «Все в одной» (1897. №10). Примечательно, что это была первая публикация Рильке в России.
17 Пинтуриккъё (наст, имя и фамилия Бернардино ди Бетто ди Бьяджо; ок. 1454-1513) — итальянский живописец Раннего Возрождения.
18 Фигура Юноши Волынского представляется нам дополнительным материалом для размышлений на тему о том, как критик создавал портретные образы современников. В очерках «Русские женщины» — это реальные лица, с которыми он был знаком, в книге «Леонардо да Винчи» — это образ Ницше, созданный на основе чужих воспоминаний и доку-
19 ментов; и, наконец, художественные (или «полухудожественные») вымышленные персонажи: Старый Энтузиаст с чертами Леонардо и самого Волынского, и Юноша, прототипом которого был замечательный поэт, встреченный им на жизненном пути. В портрете Рильке видна попытка Волынского не только верно передать подмеченные черты оригинала, но и прозреть его дальнейшую судьбу. «Я думал о нем, не решаясь в душе определить каким-нибудь словом этот неуловимый характер, эту светящуюся красоту в хрупком, неокрепшем молодом теле. Кажется, его жизнь не больше, как мечта: он ездит по Европе, наслаждается произведениями искусства и нигде, никогда не соприкасается с мирскою суетою. Он не участвует ни в каких житейских бурях, и даже трудно себе представить, что сталось бы с этою невинною красотою, если бы ее захватила и понесла настоящая жизненная стихия. В этом мальчике не должно быть никаких сил для разлада с самим собою и не только с самим собою, что всего тяжелее, но и с внешними обстоятельствами и силами. Это — душа без диалектики. Беспорочная и ясная, как звуки свирели в горах, она не может бороться и должна растаять, когда перед нею предстанут сложные испытания» (Волынский А.Л. Указ. соч. С. 169).
20 В приложении к своей книге Волынский поместил перевод одного из манускриптов Леонардо «Как представить бурю» (Волынский А.Л. Указ. соч. С.623). Используя свои впечатления от поездки по озеру, он провёл параллель с этим описанием, сравнивая последовательность и содержание явлений природы (Там же. С. 173-176).
21 Козима фон Бюлов, баронесса (урожд. Лист) — дочь венгерского пианиста, композитора и педагога Ференца (Франца) Листа (1811-1886); в первом замужестве жена немецкого пианиста и дирижёра барона Ганса Гвидо фон Бюлова (1830-1894), во втором — жена немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813-1883).
22 В РГАЛИ в фонде Волынского его переписки с Саломэ нет.
23 Религиозно-философские собрания (1901-1903) — общество, созданное представителями интеллигенции и церкви для обсуждения вопросов, касающихся религии и культуры. «Христианство, его данное и (потенциально) должное, его воплощение в мире, в истории, в человечестве — вот главная тема Религиозно-философских собраний 1901-1903 гг.» (Гиппиус З.Н. Первая встреча: К истории Религиозно-философских собраний 1901-1903 гг. // Ее же. Стихи. Воспоминания. Документальная проза. М.,
1991. С. 100). Стенографические отчёты собраний печатались в журнале «Новый путь». Собрания проходили в малом зале Географического общества на Фонтанке.
24 Адрес «Пале-Рояля», где сдавались меблированные комнаты: Петербург, Пушкинская ул., 20.
25 Тяготение к христианству, постепенно вытесняемое у Волынского апологией иудаизма, частично отражено в одной из его работ — «Черты Евангелия» (Пг., 1922).
26 Писем М.М. Добролюбовой среди документов Волынского в РГАЛИ нет.
27
24 Дымов Осип (наст, имя и фамилия Иосиф Исидорович Перельман; 1878-1959) — прозаик, драматург, журналист. Близко знал и высоко оценивал творческую личность Волынского: «В нем было что-то от древних пророков /.../ Казалось, прежде чем он нашёл, он уже знал искомое, и искание его было только... проверкой» (Русский голос. 1926. 17 июля); был знаком с А.М. Добролюбовым, Л.Д. Семеновым, В.Ф. Коммиссаржевской и ее театральным окружением. Роман «Бегущие креста» был издан в Берлине в 1911 с подзаголовком «Великий человек», а в России появился в печати под названием «Томление духа» (Альм. «Шиповник». Кн.17. СПб., 1912). Его отличала узнаваемость персонажей; что касается содержания, атмосферы этого произведения, то, по мнению М. Кузмина, в нем: «Описание жизни /.../ не достигает впечатления кошмара, но просто теряет правдоподобность» (Аполлон. 1912. №5. С.51-52).
25 См. прим. 2 к ст.4.
26 См. прим. 5 к ст.4.
"Минувшее" Исторический альманах 17
