РЯЗАНЬ 1967.
БОРЬБА ЗА КОММУНИСТИЧЕСКИЙ БЫТ
Вот живешь, живешь да не знаешь: где найдешь, где потеряешь. В моей непросто и не дешево добытой ташкентской кооперативной квартире, за все три десятилетия проживания в ней, не случилось, да и ни при каких обстоятельствах не могло случиться того, что наверняка бы произошло однажды в квартире дармовой, государственной, рязанской, если я имел бы осенью 1969-го года несчастье ее получить.
Того, что для любого ташкентского жителя было бы – из ряда вон...
Событие это имело место при моем пассивном участии в рязанской квартире знакомого мне еще по Ташкентскому Университету кандидата физико-математических наук Димы Васильковского.
Дождливый, холодный и ветреный ноябрьский воскресный вечер. Ужин в гостиной у Васильковских, на который и я был приглашен. Мы уже успели выпить по первой рюмке, закусив плохую водку ароматной долма, приготовленной его армянской женой, и только начали обсуждать на еще трезвую голову возможные физические причины асимметрии работы выхода электронов, как звонок у входной двери заверещал зловещим и нетерпеливым милицейским звоном.
Через минуту они вошли. Их было двое, он и она, сладкая парочка – баран да ярочка: коротконогие, одышливые, багрово темнолицые, но вовсе еще не дряхлые, а способные подняться сюда, без лифта на четвертый этаж, пенсионеры.
Вошли в гостиную, не снимая ни головных уборов, ни верхней одежды, ни обуви, оставлявшей грязно-мокрые следы на линолеумном покрытии пола. Вошли, не спросив разрешения и не поздоровавшись, и сразу заговорили. Начала она, а он, насупившись, уставился на накрытый стол и, почему-то, в упор на меня. Начала так:
– Мы, члены домового комитета, уполномочены единогласным решением общего собрания наших жильцов потребовать, чтобы вы, супруги Васильковские, перестали, наконец, позорить наш дом, который успешно борется за звание дома коммунистического быта.
И, указав пальцем на Димину жену, продолжила:
– Вот у вас, гражданка Васильковская, уже третий день на балконе висит серое, очень плохо постиранное белье. Нам доподлинно известно, что ваш муж, кандидат наук, получает большую зарплату, вполне достаточную, чтобы купить хорошую стиральную машину: «Урал» или «Вятку».
Дима, высоченный тридцатитрехлетний красавец, несколько лет бывший лучшим центровым университетской баскетбольной сборной, слушал этот кафкианский бред стоя, прижавшись к стене и приоткрыв в растерянности рот. Большие черные глаза гражданки Васильковской, по мере осмысления сказанного незваной гостьей, делались еще больше и, за счёт расширившихся зрачков, еще чернее, на лбу выступил крупными каплями пот, руки дрожали.
Пенсионерка, поджав синеватые тонкие губы умолкла, а ее спутник продолжил:
– И в общественной жизни дома вы, с тех самых пор как поселились, так ни разу ни в чем не участвовали. Вот и вчера, на субботник по уборке территории опять не вышли. И сегодня, в выходной день, вместо того, чтобы на собрание домкома прийти, послушать что простые советские люди о вас думают, сидите тут и водку пьете неизвестно с кем, а еще интелли…
В этот момент ступор гражданки Васильковской закончился спонтанным переходом в смешенное состояние бешенства и истерики:
– Клопы… насосавшиеся кровью вонючие квартирные клопы, – кричала она, крупная и рослая от природы и могучая в гневе. Во…о…н!!!
Двумя короткими швырками вытолкнув злобно шипевших борцов за коммунистический быт на лестничную площадку, она захлопнула входную дверь, закрыла ее на замок, дважды провернув продолжавшими дрожать руками ключ, и еще, только с третьей попытки – на цепочку, и, уже обессилевшая плюхнулась в кресло, и там горько и беспомощно, по-детски закрыв ладонями глаза, разрыдалась.
А из-за закрытых дверей еще некоторое время слышалось злобное, затихающее шипенье: «от коллектива жильцов… в дирекцию, в партком по месту работы… в милицию… жидовка… сука… руки распускать… настаивать на высе…».
Димино семейство в Рязани не прижилось. В середине 70-х они вернулись в Ташкент и еще долго поминали Рязань лихом. И я поминаю ее тем же, и стараюсь забыть, но нет, не отпускает…
РЯЗАНЬ 1967.
БОРЬБА ЗА ТРЕЗВОСТЬ.
Не только борьба за коммунистический быт, но и все в этом славном городе по своему социалистическому содержанию было вроде как бы и знакомо, и частично даже привычно, но форму… форму имело всегда уникальную, часто – с фирменным региональным оттенком глумливого издевательства.
Вот что еще удивило и запомнилось уже в первые недели моей рязанской жизни.
Большой девятиэтажный дом в центре города. Весь его боковой слепой безоконный торец занят огромным антиалкогольным плакатом. Сверху название крупно: «ВОДКА – ЯД». Под ним вертикальная черта, делящая плакат на две равные части: левую и правую. В левой части приводился химический состав любимого народом напитка:
Белков – 0%
Жиров – 0%
Углеводов/полезных/ – 0%
А в правой части помещался обширный перечень несомненно полезных продуктов питания, с указанием их точного веса, равного по стоимости всего одной полулитровой бутылке недорогой в те времена водки.
Продуктов, которые мог бы приобрести любой рязанский трудящийся, согласный покончить с пагубной для физического, психического и нравственного здоровья привычкой к ежевечерней пьянке и необходимому утреннему опохмелению тем же бесполезным, во всех иных отношениях, веществом.
Чернейший юмор агитационного плаката был очевиден любому местному жителю. Все, перечисленное в его правой части: мясное, рыбное, молочное – богатое белками, жирами и полезными углеводами, ближе чем в расположенной в двухстах километрах от Рязани Москве, в продаже не имелось.
/А. И. Солженицын в 1965-ом году писал: «Обрек себя и жену на 10-летнее тяжкое существование в голодной Рязани …и вечные поездки с тяжелыми продуктами… А в дальнейшем просвете жизни хорошо: не стал москвичом, а разделил судьбу униженной провинции». Однако другой автор, испанский купец, посетивший Рязанское Княжество в 1150-ом году, свидетельствует: «Я видел обширные местности с изобилием меда, пшеницы, ячменя и больших яблок прекраснейшего качества. Питание здесь очень дешево». На это разночтение я хотел бы обратить внимание историков евразийского направления, отрицающих не только сам факт трехсотлетнего татаро-монгольского ига, но и губительные для местного сельского хозяйства последствия нашествия хана Батыя, спалившего Рязань и потравившего парой сотен тысяч малорослых, но очень прожорливых монгольских коней, расположенные окрест стольного города поля и пажити княжества в 1237-ом году. Последствия, увы, не преодолённые до сих пор. /
По этой простой причине в выходные и праздничные дни все проходящие через Рязань в Москву поезда дальнего следования и все пригородные электрички были плотно забиты ехавшими в столицу за продуктами рязанцами. Мне также изредка приходилось бывать в Москве и в такие дни. Запомнилось два «продуктовых» эпизода.
Вот первый: в вагоне поезда пожилая женщина жалуется сидящей рядом соседке: «Того нет, этого не достать … минимум дважды в месяц надо съездить в Москву».
Услышав, спрашиваю ее: «Давно ли в Рязани стало так плохо с продуктами?». Она, почувствовав во мне пришлого невесть откуда чужака-инородца, или, возможно, даже /береженого бог бережет/ сотрудника органов: «Ну, что вы… разве можно так про нашу Рязань… в Рязани жить хорошо… очень даже хорошо… всего-то три часа – и мы в Москве. Вот сестра двоюродная, она в Саратове живет, там… там и правда, говорят, плохо».
Второй эпизод имел место в самой Москве, на перроне Казанского Вокзала, где я стоял в ожидании рязанской электрички. Когда электричка подошла, стоявший рядом низкорослый, хлипкий, в небольшом невеселом подпитии мужичок попросил: «Парень, помоги на плечи взвалить этот гребанный тяжеленный мешок… нет, ты не думай, я не продавать… ну бля буду – не продавать… это я на всю бригаду… мы, шесть мужиков, все по очереди вот так сюда и ездим».
Я еле-еле поднял этот старый, с прорехами и протертыми ремнями рюкзак, весивший килограммов семьдесят, никак не меньше. Мужичек же, пройдя, бедолага, несколько мелких шажков с непосильным грузом на спине, упал. Из рюкзака покатились на мокрый асфальт металлические банки: коричневые от липкой смазки солидолом, закончившие положенный им срок многолетнего хранения, банки говяжьей тушенки из стратегических запасов продовольствия на случай третьей мировой войны и бело-синие – сгущенного молока.
В то же время водка и близкие ей по крепости напитки, были представлены в рязанских магазинах в широком, как река-Ока в ее весеннем разливе, ассортименте.
Не только повсеместные от Москвы до самых до окраин водки марок «Московская» и «Столичная», но еще и в больших прямоугольных флаконах одеколонного фасона водка «Юбилейная» – сорокаградусная мутноватая жидкость цвета спитого чая, выпущенная в юбилейном 1967-ом году, к пятидесятилетию Октябрьской Революции. Об особых вкусовых качествах этого изделия местного, рязанского производства, вразумительно предупреждала надпись на этикетке: «Перед употреблением продукт рекомендуется охладить».
Самой, однако, востребованной, дешевой и легко доступной была просто «Водка», известная в народе как «Табуретовка» или «Сучок». /Такого рода прозвания крепкого алкогольного напитка свидетельствуют о том, что народу-языкотворцу в общих чертах был известен как химико-технологический процесс получения спирта путем гидролиза древесины, так и качество конечного продукта, воспетые Владимиром Высоцким: И, если б водку гнать не из опилок, //То, что б нам было с пяти бутылок/.
В добавок дразнились красивым разноцветьем содержимого бутылки любительских водок: «Охотничья», «Зубровка», «Горилка с перцем». Имелись и мало востребованные здесь импортные изыски: польская «Wyborowa Vodka», Кубинский, никак не меньше водочной крепости ром, и уж совсем запредельно экзотическая, производства братской Северной Кореи, водка, продаваемая вместе с закуской в виде корня женьшеня, похожего на волосатого аризонского скорпиона, заспиртованного в той же водочной бутылке.
/В далеком 67-ом году, за два десятка лет до того, как простые продукты питания стали, один за другим, покидать полки магазинов уже на всём пространстве страны развитого социализма в конце 80-х, дело дошло до того, что в московском Гастрономе у меня, при попытке купить 200 граммов докторской колбасы, потребовали паспорт для проверки наличия в нем московской прописки. По предъявленному взамен паспорта командировочному удостоверению, колбасу, горестно вздохнув, все же продали… понаехали тут/.
Никто бы из соотечественников не удивился, если газета «Правда» сообщила бы своим читателям, что помещенный на торце девятиэтажной рязанской высотки антиалкогольный плакат задуман в ЦРУ и исполнен засланными в СССР, под видом африканских студентов, американскими шпионами.
Цель: дискредитировать миролюбивую политику КПСС, правительство СССР и лично Леонида Ильича Брежнева, якобы в горячке сверхзатратной гонки вооружений, постановивших оплачивать большую часть труда советских людей низкокачественными алкогольными напитками копеечной себестоимости.
