Александр Волков. "Гранатовая чайхана"
Гранат
Плод граната — символ жизни на Востоке.
Напрасен труд листать трактаты –
желающим познать
природы чудо, плод граната
достаточно разъять.
В нем стеснены рубины зёрен
в извилистых рядах,
в нем дух живёт единокровья,
как в древних племенах.
В живом пространстве, разделённом
подобием границ,
весь мир! В нем, тесно населённом,
нет посторонних лиц.
В гранате – суть мироустройства,
в нем – промысел творца...
И плоть, и кровь, и тайна первородства
в загадке мудреца.
* * *
Я опоздал сегодня, я проспал,
но я смогу, сумею, наверстаю
и догоню – я лишь на миг отстал.
Семнадцать мне, я устали не знаю.
Но, не настигнув их, утешился легко:
«Кто указал для всех одну дорогу?
Найду свою! Мне тридцать. Слава Богу,
мне хватит времени, ведь финиш – далеко!»
Я продолжаю бег. Закончился асфальт.
Я знаю – к цели путь лежит через ухабы.
Ухабы есть, но цель угадываю слабо.
Мне сорок. Позади прямая магистраль.
Извилистой тропой миную дом, подворье,
по карте дальше пруд, за ним пустырь и сад.
И хоть мой бег трусцой полезен для здоровья,
перехожу на шаг – мне скоро пятьдесят.
Но где же цель моя? Ей впору измениться
за сорок с лишним лет. По-прежнему одна?
А может в шестьдесят к ней больше не стремиться?
Неужто так важна? Не старится она?
Движенье – самоцель – проклятье! На беду
Открыл лишь в семьдесят, что было на виду:
Цель жизни – жизнь! Спешить, конечно, стоит,
Но ей не насладиться на бегу.
* * *
Одеваюсь по погоде –
было б сухо, да тепло.
Мой костюм давно не в моде,
он сегодня – барахло.
Постепенно избавляюсь
от изношенных одежд,
заодно освобождаюсь
от несбыточных надежд.
От бахвальства, славословья
и холуйства отрешусь
и из подлого сословья
в благородном окажусь.
От гордыни непомерной
и от клятвенных оков
откажусь я по примеру
молчаливых стариков.
И очищенный от лени,
самомненья и вранья
я, взглянув на отраженье,
не узнаю сам себя.
По местам воспоминаний
поброжу без суеты,
где сжигались на прощанье
разведённые мосты.
И отправлюсь в путь – дорогу
в недалёком далеке.
Обновлённым перед Богом
я предстану налегке.
И когда ко мне с цветами
подойдут мои друзья,
я неслышными словами
встречу их: «Я – ваш, я – с вами.
Здесь другой лежит. Не я!»
Страх
Неразделимы меж собой
Желание и Страх.
Куда б ни шёл,
они за мной несутся второпях.
Зовёт желаемое ввысь
лететь на всех парах,
– ты на краю, остановись!
приказывает Страх, −
я охраню тебя, живи
соблазнам вопреки.
− Помрёшь с тоски
иль, чёрт возьми,
свой страх превозмоги!
Знавал ли ты кого-то, кто
со страху счастлив был,
кто с перепугу полюбил
иль пожалел кого?
−Не верь ему! Всем правит страх.
От страха проиграть
ты будешь в силах первым стать
и не потерпишь крах.
Обвил меня двуглавый змей
и жалит с двух сторон,
хоть я не грешник, не злодей
и не Лаокоон.
Не мне терпеть такой напор
на радость палачу –
я по привычке с давних пор
немногого хочу.
Одно желанье у меня –
своё испить сполна,
вкусить без горечи, до дна,
без опасения!
А если мне не суждено
иль не успею я,
пусть продолжение моё
сумеет без меня
прожить без страха и вранья
и, не исключено,
однажды вспомнит про меня:
«Он жил давным-давно,
слыл чудаком в краю родном –
не каждый в тех местах
мог называть дерьмо дерьмом,
превозмогая страх».
* * *
«Когда б вы знали,
из какого сора растут стихи,
не ведая стыда...»
А. Ахматова
Глуп один, умён другой,
тот силён, а тот недужен –
каждый для чего – то нужен,
знать бы только, для чего.
Я бы каждому нашёл
место нужное по-свойски,
если б знал, как Маяковский,
что такое хорошо.
Может тот хорош, кто тих,
уступает всем дорогу
или кто живёт в угоду
сам себе, не для других.
Хорошо ль шагать в строю,
прославлять лихое время,
быть в согласии со всеми,
лишь с собою не в ладу?
Видно мне не дорасти
до высот могучей мысли,
ни одной из вечных истин
для себя не прояснить.
Я запутался совсем,
не отвлечься ли работой? –
хорошо б, да неохота,
хорошо, однако, лень.
Можно было б подмести
пол в дому, с женой не споря,
если б именно из сора
не росли мои стихи.
* * *
Спит истина – незрима и нема…
Искателю её добытая частица
в приготовленьи мифа пригодится –
вполне съедобной пищи для ума.
Спасительны неведенье и миф,
нас побуждающий с химерами сживаться,
с надеждой засыпать и с верой пробуждаться,
ту и другую снами укрепив.
Опасна истина – преобразит анфас
иконы бывшей в профиль вурдалака,
воспетый край окажется клоакой
и правдой новою обрушится на нас
послушник – моралист, назначенный во власть,
при нем совет блатных – блюстителей закона,
поп-прощелыга – вновь опора трона
и думский шут, юродствующий всласть.
«Ищите истину!?» – да где её искать,
когда она надёжно так сокрыта,
и нам привычней жрать из общего корыта
дурман–траву, чтобы покрепче спать.
Свобода
Устав стоять два века кряду
по прихоти Делакруа,
сошла Свобода с баррикады
под пролетарское «Ура!»
Она шагнула, увлекая
вольнолюбивых простаков
и дальновидных негодяев,
дождавшихся свободы слов.
Она отменит навсегда
табу, запреты и пределы,
она сорвёт оковы с тела,
его избавив от стыда.
Лишь вольным людям по плечу
во имя равенства и братства,
чужое разделив богатство,
осуществить свою мечту.
Ликует шалая Свобода
и, шествуя по площадям
в толпе взбесившегося сброда,
не верит собственным глазам.
На разгулявшейся волне
выносит на берег стихия
всё то, что пряталось на дне
и всплыло в эти дни лихие.
Её теснят ряды бойцов
с остекленевшими глазами,
идущих по следам отцов
на вечную борьбу с жидами.
С благословения властей
колонны вольных содомитов
ведут свободно и открыто
на свой парад чужих детей.
Её хватают за подол,
влекут в кабак за вдохновеньем,
чтоб с ней обмыть освобожденье,
втащив на шутовской престол.
И изумлённая Свобода
бежит стремглав, спасаясь от
осатаневшего народа,
вкусившего дурман свобод,
чтоб вновь взойти на баррикады,
как будто не она вчера
вела погромные отряды
под пролетарское «Ура!»
* * *
Независимость – лозунг лукавых вождей,
объявление новых торгов,
где по бросовым ценам сбывают друзей
на условиях бывших врагов.
Это время крушенья столпов и основ,
устоявшихся с прежних времён,
это время подмены значения слов,
выбор новых мессий и знамён,
под которыми люди, сбиваясь в толпу,
потекут наподобие рек
и сольются в народную массу, в ту,
где частица – не человек.
Ту лавину частиц не встревожит вопрос
Отчего? Для кого? Что потом,
когда камень, который столкнёт прохвост,
устремит ее под уклон?
Лишь потом, погрузивши долину в хаос,
на горе ухмыльнётся тот,
кто сочтёт для себя разрешённым вопрос,
обращенья народа в сброд.
Лишь потом, оказавшись на скотном дворе,
к огражденью припёртый толпой,
человек распознает того – на горе,
и победу его – над собой!
* * *
Ругаю сына за строптивость,
за необдуманность решений,
за своеволье, нерадивость
и за другие прегрешенья.
Но, если кто другой осудит,
его с бесстрастной правотою,
того за недруга сочту я
с его рассудочностью злою.
Ругаю я страну больную,
ту, где прожил до седины я,
с которой разделял, горюя,
ее злосчастья роковые.
Но, если кто ее помянет
все новым радуясь напастям,
тот мне союзником не станет
с своим непрошенным участьем.
Доверю я свои тревоги
себе – надёжней нет охраны.
Не стану я искать подмоги
у мясника в леченьи раны.
* * *
Шумит ночной Лорет-де-Мар,
ликует праздный мир.
В толпе фланирующих пар –
поющий сувенир.
Гармонь, поддёвка, сапоги,
распахнутый футляр,
и эхо с Волги и тайги
звучит в Лорет-де-Мар.
То эхо – память о стране,
где все – наоборот,
где сеют «ДА», а всходит «НЕТ»
и бед невпроворот.
Там все надежды – на «авось»,
расчёта нет верней,
а коль свершенье не сбылось,
то под рукой еврей.
Сквозь дрёму и похмельный храп
там ждут, что повезёт
с вождями: как уйдёт сатрап –
блаженному черед.
Я ту страну своей зову,
не распрощаться с ней,
хоть я давно вдали живу
и вряд ли нужен ей.
Запел земляк про темну ночь
и смолк, как оборвал.
Мне б в самый раз ему помочь,
да в горле ком застрял.
* * *
О той победе на крови
сегодня множатся трактаты –
так беспристрастно, непредвзято
кастрат толкует о любви.
Солдат обучен убивать,
платить бедой в ответ на беды,
но не ему предугадать,
кому достанется победа.
Кто б мог тогда вообразить,
что доведётся тем солдатам
о победителях судить
по отдалённым результатам,
когда, припрятав ордена,
предпримут вновь поход на Запад,
чтоб побеждённая когда-то
их приютила сторона.
Сравнялись слава и позор
солдат советских и немецких.
Приказ – солдата довод веский,
а исполненье – не в укор!
И конвоир, чей «Hände hoch!»
затихнет в памяти едва ли,
шепнёт «Vergessen Sie es doch»
в раскаяньи немой печали.
В ответ услышит тишину:
молчанье рядом – знак согласья.
Солдаты прокляли войну
столь долгожданным соучастьем.
И тот, кто от побед устал,
не станет ими прославляться,
когда он должен опасаться
потомков тех, кого спасал.
И славить подвиги былые
и павших всуе поминать,
коль уцелевшие живые
бегут на Запад доживать.
Вениамин Палагашвили. Сборник стихов "В переменчивом
пространстве" Майнц, 2008 год.
Смотри КНИГИ НА САЙТЕ
