---

1. Ню за колючей проволокой

Её детство прошло в Ленинграде, в том же доме, где жил Иосиф Бродский. Она прекрасно помнила, как играла с ним во дворе. Весёлый рыжий и большой хулиган. Марина, хоть и потомок основателя хасидской религии раби Шнеерсона, была тоже ослепительно рыжая хулиганка. Водилась в основном с мальчиками, вся в синяках, ссадинах и шишках. Так и закрепились в её сознании трогательно детские отношения, где дружба всегда сильнее любой любви.
Она дружила со всем миром. И с Оберманекенами из театра А. Васильева, и с нами, ДООСами, и со знаменитой двадцаткой на Малой Грузинской, и со всеми художниками-прикольщиками от Москвы до самых до окраин. К религии относилась с большим подозрением, не вникая в тонкости. А когда вникла, то сказала мне: «Безобразие!».
– Что безобразие?
– Бог один, а религий множество, да ещё и враждуют.

Ещё только занималась заря перестройки, как задумала она первую в СССР эротическую выставку на Каширке. Кажется, та называлась «Ню за колючей проволокой». Вместе придумывали название. Одновременно ДООС выпустил самиздатный сборник «Лонолет». Ни я, ни Марина не понимали, что значит порнография. «Нет никакой порнографии. Есть эротика или удачная, или пошлая и бездарная», – говорила Герцо (это её артистический псевдоним).

После Каширки была ещё одна выставка в театре А. Васильева с участием Оберманекенов. Они пели про нервный мех и вынесли обнажённую Машу Персик, облепленную тортом. Праздник был что надо. А потом открылись ночные клубы, и эротика перестала быть символом свободы.
Но Герцовская не растерялась. Она раньше всех поняла, что свобода перемещается в интернет, и стала осваивать компьютер. Первые программы были настолько несовершенны, что любая дизайнерская деятельность с компьютером выглядела как подвиг. События начала 90-х подействовали на Марину ошеломляюще. Она приняла окончательное решение уезжать. «Я поняла, что и через пятьдесят лет тут будут голосовать за какого-нибудь зюганова».

Без Герцо в Москве стало намного скучнее. Отъезду предшествовала тяжёлая операция. Только в Берлине через несколько лет выяснилось, что опухоль дала метастазы. Началась многолетняя тяжелейшая борьба за каждый день, а потом и за каждый час жизни. А работы Марины становились всё более свободными и совершенными. В воздухе парили нагие и полунагие тела, образуя причудливые иероглифы. Накладывались друг на друга разные планы изображения на прозрачных плёнках. Герцо сначала нырнула в компьютер, как в некую преображающую купель, а затем вынырнула из него, проецируясь в панорамы и стенды великолепных выставок. В последнее время она могла работать не более двух трёх часов в день, но работала в полную мощь. Инсталляции Марины Герцовской свежи и незабываемы. В эпоху постмодернизма она осталась верна чисто возрожденческой влюблённости в человеческое тело, окрылённое эросом.

Если бы Герцовская уехала не в Германию, а куда-нибудь на луну, к нам бы и оттуда, как с фресок Микеланджело летели бы обнажённые и полуобнажённые парящие в невесомости загадочные двуногие существа по имени люди. И среди этих свободно парящих будет всегда Марина Герцо. Она была душой и телом нашего ДООСа – Добровольного Общества Охраны Стрекоз, называла себя Доосочкой. Осы у древних греков были символом мудрости. Они жалили и не давали уснуть разуму и душе.

Марина не могла жить в полусне и вполсилы, как это принято в нашем российском быту. Она полностью выкладывалась и в фигурном катании на заре туманной юности. И в живописи. Когда пыталась достичь на громадных полотнах перламутрового слияния тела с воздухом. И в компьютерной графике, где одна из первых догадалась, что открываются новые, ничем не ограниченные возможности для игры с перспективой, которые снились ещё художникам Возрождения.

Она присутствовала в качестве болельщика на защите моей докторской диссертации в Институте Философии РАН в 1995 г. Но и задолго до этого, в конце 80-х, Герцо много раз участвовала в выступлениях ДООСа, – и всегда я видел, как одобрительно она кивала, когда слушала манифест метаметафоры «Компьютер Любви». Особенно нравились ей строки:

Прикосновение – это граница поцелуя
Поцелуй – это безграничность прикосновения

Женщина – это нутро неба
Мужчина – это небо нутра

Человек – это изнанка неба
Небо – это изнанка человека

Этот мотив вы найдёте и увидите во многих её картинах и инсталляциях. Она одна из первых оценила и полюбила работы основоположника мистического сюрреализма, моего двоюродного деда Павла Челищева, который уже в конце 20-х годов разрабатывал новую перспективу выворачивания в последнем балете Дягилевской труппы «Ода». В 1999 она оформила мою книгу «Метаметафора», впервые в России воспроизводя графику Павла Челищева. Но компьютер сыграл злую шутку. Вместо светлого позитива дал негатив. Светящиеся картины Павла Челищева выглядят, как чёрные. Шутка врага рода человеческого. Мы очень переживали по этому поводу, но зато Марина показала Саше Шумову главу о Павле Челищеве и тот по-настоящему увлёкся его гениальной живописью. Без Павла Челищева всю глубину инсталляций Марины Герцовской не понять.

Незадолго до своего ухода она просила меня прислать последние репродукции с картин Павлика (так называют его в нашей семье и в кругу ДООСа). Эту просьбу я выполнить не успел. Но зато увидел последние работы Герцо на недавней выставке и понял, что всем смертям назло она – на вершине своего взлёта.
Человек как лекало неба – вот наша главная тайна. Мы согласны с Протагором, что человек есть мера всех вещей, но нас интересует прежде всего человек любящий и влюблённый. Это, конечно, поперёк моды, поперёк эстетики постмодерна, но настоящее искусство всегда поперёк. Всё, что я здесь пишу, мы не раз обсуждали с Мариной, и это – квинтэссенция-эхо наших бесед.

Герцовская любила не потустороннюю, а именно нашу жизнь во всех её проявлениях, какой бы противоречивой она ни была. После Москвы Берлин покорил её своей цивилизованностью, а главное – доброжелательным отношением к человеку. Она много раз говорила об этом и по телефону, и при единственной встрече во время её приезда. Особенно восхищало её обилие возможностей, богатство художественной жизни. Тусовщица до мозга костей, она смогла осуществить в Германии, несмотря на тяжёлую болезнь, множество своих замыслов. Спасибо Ленинграду за то, что в нём родилась, выросла и училась Марина Герцовская, спасибо Москве, что здесь она по-настоящему родилась как художник. Спасибо Берлину, что приютил и обогрел её в самые трудные годы жизни, признав её несомненный и оригинальный талант. Но самое главное спасибо самой Марине Герцовской, за то, что она дружила с нами, любила нас и запечатлела свою любовь в своих бесчисленных инсталляциях.

Сегодня очевидно, что искусство начала XXI века проходит под знаком возрождения романтизма, без которого любая культура мертва. И здесь Герцо несомненно опередила время. То, что казалось архаичным и старомодным в 80-х, неожиданно оказалось самым передовым.

Антигуманизм выдохся. Все плохие слова уже сказаны. Марина, одна из немногих, смогла сказать своей живописью и фотографикой хорошее слово, потому что она сама была очень хорошим и светлым человеком. Лев Толстой говорил, что первым условием успеха в искусстве является любовь к предмету изображения. Этим свойством Герцо наделена в полной мере. Вторым условием Толстой считал знание предмета. Ну, здесь можно и не согласиться. О человеке, по сути дела, пока что ничего неизвестно. И мы себя не знаем – и о нас ничего не знают. Генералы всегда готовятся к прошлой войне. Искусствоведы пишут о прошлом искусстве. Марина Герцовская не в прошлом и не в будущем. Она здесь и сейчас. Она с нами. Может, в этом и есть главная ценность её художественного наследия.

Константин Кедров

Фото из архива Марины Герцовской. Courtesy Евгения Герцовская

---