Второй афганский автобус

– Да, мы, советские люди, когда прижмёт, когда доходит до дела, всегда ведём себя именно так, как и полагается нам, советским. Дóма, на кухне – да, мы можем даже слушать «вражеские» голоса, ругать среди близких друзей наше правительство. Но когда встаёт вопрос, налево или направо, мы поведём себя правильно. Именно так и поступил мой муж. И это решение было тогда единственно верным!..
Прежде чем начать говорить, Аня выдержала паузу. Мне уж, было, показалось, что вообще на мой вопрос ничего отвечать не будет, а просто повернётся и уйдёт. А если и ответит, то разве что услышу отмашку типа «Ничего не хочу об этом говорить» или «Спроси его сам». Поскольку заданный вопрос был не просто не слишком деликатный, но и болезненный.
Говорила она спокойно. Создалось впечатление, что она поступила бы и сама точно так же, если б носила не юбку, а брюки. То есть, если бы ее, а не ее мужа Вадима разбудили в одну из ночей во второй половине декабря 1979 года военкоматовские посланники, создавая эту группу для десанта в Афганистан. Эти дивизии формировались в Средней Азии. Ведь в таких случаях очень важен эффект неожиданности. Да и акклиматизации никакой особенной не надо. Поэтому, видимо, все эти так называемые «партизаны» и были именно из этого региона. Вероятно, исключительно из республиканских столиц. Хотя, возможно, еще областные центры и ближайшие к столицам райцентры это затронуло.
Один за другим мои друзья и знакомые начали исчезать и потом возвращались совсем другими людьми. Когда начинал говорить с ними, с вернувшимися оттуда, то казалось, внутри их что-то безвозвратно умерло. На городском кладбище появился отдельный участок, обречённый распухать от новых, совершенно идентичных, добротных каменных намогильных памятников с фотографиями молодых ребят и без указания места их смерти. Казалось бы, прямого отношения к войне этой не имел, но она день за днём становилась составной частью и моей жизни.
Мы стояли с Аней перед колоннами здания Академии Наук Таджикистана, в котором располагался и наш Институт истории, на проспекте Ленина, ныне уже переименованного в проспект Рудаки, хиёбони Рудаки, в честь родившегося на территории современной республики первого из великих классиков таджикско-персидской литературы. Сейчас уже прошло так много времени с тех пор, не меньше двадцати пяти лет. После развала Союза пять лет республику трясла и перекорчевывала жестокая гражданская война. Практически все европейцы, – русские, немцы, евреи, украинцы, – уже навсегда уехали, покинули страну, где большинство из нас родились, страну, что была нашей родиной и многим из нас продолжает сниться по ночам.
Аня была архитектором по образованию и работала в археологических экспедициях на обмерах и как художник. Она была недурна собой, темноволосая, с короткой стрижкой и большими глазами, очень пластичная. В Западной Европе вполне сошла бы за итальянку. Немногословная, с певучим голосом, низким и очень женственным. На щеке – довольно крупная тёмная родинка, которая вовсе ее не портила, но только лишний раз подчёркивала, что это – именно она, а не другая, внешне похожая на неё девушка.
Когда-то, давным-давно, я тоже, да и не один я, был увлечён ею. Слегка увлечён. А может быть и не слегка. И даже один Новый год, 1979-ый, встречали с ней вместе.
Был тогда уже разведён. Бывшая жена, оставив мне сына, улетела к себе в Ленинград. Чувствовал себя с непривычки одиноко. Может быть, еще немного и что-то произвело бы на меня особое впечатление, то влюбился бы в неё всерьёз. Возможно, предложил бы, в конце концов, Ане руку и сердце, и вся жизнь сложилась бы совсем иначе. Скажи она, например, что-то особенно тонкое и умное, соверши, пусть небольшой, необычно красивый жест, поступок. Ведь, когда мы молоды, так мало нужно, чтобы жизнь повернула совсем в другую сторону!
Новый год мы встречали у моих высоколобых друзей, по-настоящему интеллигентных и успешных, быстро защитивших и кандидатские, и докторские. В настоящее время они преподают в одном из наиболее элитарных вузов России. Встречали у них, естественно, не потому что они были такими успешными и высоколобыми, а потому, в первую очередь, что были моими друзьями. Мой сын оставался дома с бабушкой.
Наступившей затем весной жена прилетела в Душанбе сдавать сессию. Ей –  супруга высоколобого друга рассказала, что я встречал Новый год у них с Аней. Формально мы уже были, как сказал, с женой в разводе, но еще делали потуги восстановить семью. Хотя, возможно, это только я один думал о потугах-попытках, а для неё все уже было решено. Кто знает? Чужая душа – это чужая душа. Рассказ о встрече Нового года послужил дополнительной пищей для упрёков: «Признайся, ты с ней спал?! Нет, ну признайся, это же было совершенно очевидно! Все это поняли именно так!». Возможно, это послужило для жены дополнительным доводом, когда решала, разъезжаться ли. Почему-то не помню, целовались ли мы с Аней когда-либо, скорее, что и не целовались, так и не дошло до того. Иначе бы помнил. А уже вскоре, летом семьдесят девятого, мы с женой расстались окончательно. Она улетела в Ленинград, забрав навсегда нашего сына.
То, что представлялось нашему правительству, поначалу, очевидно, лишь временным и сравнительно безобидным, все более превращалось в настоящую войну. Войну без конца и без края. Перед моими глазами встаёт голый афганский пейзаж. Высушенные беспощадным летним солнцем маленькие ручейки, невысокие холмы-адыры, жухлая короткая жёлто-рыжая трава. Над ней – белёсое небо. Петляющая дорога, по которой едет небольшой задрипанный автобус типа советских ЛАЗ-иков, разукрашенный ярким незамысловатым творчеством провинциальных живописцев вперемешку с арабской вязью. В автобусе звучит из радиоприёмника шофёра песня про необычайно прекрасные черные глаза, которые пронзили насквозь сердце поэта, написавшего эту песню и сделавшего его навсегда рабом обладательницы этих глаз. Навстречу едет наш, отечественный, защитного цвета, ГАЗ-66 с открытым кузовом, где стоят, время от времени подпрыгивая на рытвинах, изнывающие от жары и покрытые слоем пыли, советские солдатики.
Когда автомобили встретились, из окна автобуса вдруг, неожиданно, высовывается дуло автомата и солдат обливают пулями. Те открывают ответный огонь, все пассажиры автобуса гибнут. Из автобуса стрелял только один. Но имеет ли большое значение, что остальные – невиновны? Ведь война есть война! Надо ли говорить здесь о предсмертных воплях, о потоках крови, описывать, как выглядели трупы?
ГАЗ-66 останавливается. Солдаты осматриваются, оказывают первую помощь – перевязывают своих раненых... И в эти минуты на горизонте начинают появляться клубы вездесущей центральноазиатской пыли. Чуть позже можно разглядеть маленькую тёмную точку. Спустя еще некоторое время превращающуюся в отчаянно фыркающий крохотный и беззащитный автобус. Мало того, что автобусик того же типа, что и первый. Но даже и исполнитель, песня которого в нем раздавалась, был, похоже, тем же. Да и песня, казалось, была точно той же, как и в первом случае. Да, собственно, много ли надо европейскому уху, чтобы обычная восточная песня показалась той же! Пусть даже и «полуевропейскому», если вспомнить, как к советским или эСэНГэшным людям относятся на Западе. Пусть даже и «полуевропеец» этот всю свою жизнь прожил в Средней Азии. На кузове ГАЗ-66, вместе с солдатиками, был и муж Ани, Вадим. Светленький, среднего роста, с хорошим, открытым лицом и не без интеллигентности. Он попал «в Афган» уже после дневного истфака. С Вадимом мы были немного знакомы – он тоже, как студент-историк, несколько лет участвовал в наших раскопках. Советскую власть, кстати, в этих экспедициях, действительно, поругивали достаточно часто. Среди погибших оказался и хороший друг Вадима. Только что жив – и на тебе!
О, если бы этот второй автобус просто быстренько проехал мимо, если вообще имелась возможность объехать эти два автомобиля! Но я сам более сорока лет жил на Востоке. И знаю, что в Центральной Азии означает «тамошо», зрелище. Это – нечто совершенно обязательное, чего необыкновенно трудно себя лишить. Не думаю, что такая альтернатива вообще рассматривается. Убеждён, что водитель, когда проезжал мимо, если не остановился, то, во всяком случае, замедлил ход, стал ехать очень медленно. О, насколько лучше, если б он повернул автомобиль и – в обратную сторону!...
Когда этот, второй автобус, поравнялся с ГАЗ-66, то Вадим заметил в лицах пассажиров симпатию к погибшим землякам и враждебность к его сотоварищам. Может быть, и услышал что-нибудь типа «падари налад» (проклятие твоему отцу), «хукhо» (свиньи) или нечто подобное. В Северном Афганистане ругаются, в основном, также, как и в Таджикистане. Офицеру полагается реагировать быстро, брать ответственность на себя. Вадим схватил автомат и расстрелял всех пассажиров этого второго автобуса. В благодарность получил от начальства побывку домой. Для любящих заклинание: «Ведь война есть война!» так же и в этом случае, очевидно, невиновность жертв не имеет большого значения. Важно ли, о каком будущем для своих детей мечтали их родители, о чем грезили в своей жизни сами эти люди. Но вправе ли мы, в самом деле, и сейчас в отличие от происшедшего с первым автобусом, вспоминать эту «магическую» формулу!?

Сожалеет ли, страдает ли Вадим сейчас, вспоминая эту историю? – Не уверен. Мне приходилось слышать чем-то похожую историю от советского офицера, с которым лежали вместе в больничной палате. Лечили мы с ним наши «дыхалки», легкие. Тот в 1945-ом году приказал расстрелять всю семью в одном хуторе, в Венгрии. Его взвод не спал несколько дней. Расстреляли: «Мы же должны были выспаться. А если бы мы это не сделали и легли спать, то эти венгры ведь могли сообщить немцам, войска их были неподалёку. И нам бы всем была крышка!». Для него это было из цикла «суровой правды» войны.

Об этом я и спросил Аню, когда мы стояли перед Академией наук: Правдива ли эта история про Вадима? – Получалось, что именно так все и было. Может быть, потом и медальку какую-то ему за это дали, – не знаю. Хорошо все же, что у нас с Аней ничего не получилось. И не только потому, что надо быть довольным тем, что у тебя есть сейчас, и ни о чем не сожалеть. Рано или поздно поняли бы, безусловно, что мы – разные люди. Конечно, рад и тому, что повезло, не пришлось служить в Афганистане.
Почему советскому человеку, хоть бы и ура-патриоту, и, тем более, критически относившемуся к властям, следовало расстреливать мирных афганских обывателей – не знаю. На вопрос, почему же это все произошло именно так, а не иначе, пытался ответить, когда писал о том, что второй автобус был похожим на первый. И тем, что из него звучала похожая музыка. В дошедшем до меня рассказе эти детали отсутствовали.
На раскопках Каменного городища довелось побывать в ноябре 1984 года. Это многослойный памятник именно того времени, каким, будучи археологом, мне довелось заниматься, греко-бактрийского – кушанского периода. То есть эпохи, охватывавшей период широко, в несколько столетий, в ту и другую сторону от рубежа нашей эры. Собственно, здесь уже и раньше приходилось работать в течение нескольких месяцев. Но сейчас речь не об археологии и не о прошлом, а о том, что еще совсем недавно было нашим настоящим, нашей жизнью.

Несколько раз над нами проплывали на юг вертолёты с подвешенными снизу «сигарами». Время от времени, с другой стороны слышались глухие звуки взрывов. Один из участников экспедиции показал мне на том берегу Амударьи небольшой мыс, сообщив, что именно сюда на его глазах вытеснили группу афганских партизан-повстанцев и потом всех их живьём сожгли с вертолёта напалмом или каким-то его аналогом.

Перед отъездом обратно, в Душанбе, завтракая, мы смеялись, обсуждая житейские мелочи. Например, выяснялось, кому же в действительности и насколько благосклонно улыбалась вчера вечером наша экспедиционная молоденькая повариха. Происходившее в это время на другом берегу Амударьи казалось вроде как на большом телевизионном экране. Именно эти слова о телевизоре и экране и произнеслись тогда одним из коллег. Де мол, там люди гибнут, а мы здесь... Потом экспедиционный газик подкинул нас до ближайшего районного центра Шаартуз. Оттуда уже на автобусе поехали дальше в Душанбе. Казалось бы, «телевизор» выключили... и вдруг я понял, что не имею права на это выключение, что для меня он уже надолго остался включённым и собственно уже не экраном, а, действительно, частью меня. Просто уже не мог оставаться в стороне...

Раньше считал, что главным толчком к моей так называемой «антисоветской деятельности» были впечатления, связанные именно и только с этой поездкой на Каменное городище, Тахти Сангин. Деятельность эта состояла в том, что стал составлять, печатать и потом – распространил тексты с призывами к гражданам нашей страны бороться за вывод советских войск из Афганистана. В текстах же, посланных в редакции журналов, газет и друзьям, речь шла и о преимуществах плюралистической системы, многопартийности. Приурочил все это к очередной годовщине ввода советских войск в Афганистан в конце декабря 1985 года. Происходило все в Москве. За это отсидел за решёткой по статье 70 УК РСФСР в качестве «государственного преступника», – такой был раздел в Уголовном кодексе Российской федерации, – без малого три года, до осени 1988-го года. Гордился, что первой тюрьмой оказалась Главная тюрьма КГБ СССР «Лефортово», известная как «Советская Бастилия». Потом была спецпсихушка в Ташкенте.

И вот сейчас, много лет спустя, понимаю, что свербила меня также и история с Вадимом, о которой сейчас рассказал. Она подспудно кричала о том, что ваш покорный слуга более вовлечён в эту войну, чем подавляющее большинство прочих граждан нашей несчастной страны и требовала что-то предпринять.

В древней Индии символом войны и одновременно – безумия была обезьяна. То есть, другими словами, с точки зрения индусов получается, что воевать на войне и оставаться при этом нормальным человеком крайне трудно, если вообще возможно.

Конечно, Вадим совершил ужасную ошибку, которая стоила многим людям жизни. Вероятно, его следовало и судить, как совершившего военное преступление. Не будучи юристом, трудно об этом судить. Но ни в коем случае не считаю, что Вадима можно записать в «озлобленного убийцу». – Приходилось слышать и такую оценку. Можно вспомнить в этой связи хотя бы апостола Павла, который ранее был Саулом – Шаулом и жестоко преследовал первых христиан!

* * *
В декабре 1985-го был брошен мною какой-то камушек, – имею в виду эти листовки и письма. Когда бросал, то очень надеялся, что появится некая зябь, круги после броска. Конечно, было немало людей, кидавших такие же, а часто – и побольше камушки и камни в тот же пруд, вполне вероятно, и после меня кто-то их кидал… B конце февраля 1986 г. на ХХVII–ом съезде КПСС впервые прозвучали слова о необходимости «Начала выработки плана вывода войск из Афганистана». То есть, в феврале 1986-го появились некие круги. Как уж они появились – знать не можем. Но, слава Богу, что, наконец, появились.
Можно сравнить ситуацию с завершением Афганской войны с вытягиванием репки в известной сказке. Кто – какую роль сыграл в истории с этой репкой – не нам судить. Лучше бы ее, вне всякого сомнения, – вообще не сажать! Важно, что созрела, и мы ее вытянули!

Может быть, кто-то из поднявших разбросанные в ГУМе листовки предпринял некий дополнительный шаг в том же направлении! А вдруг вслед за этим человеком – еще кто-то? Или этот шаг мог совершить сотрудник одной из редакций газет или журнала, куда послал письма с текстами. Слышал, что в Союзе выпускались небольшие закрытые журналы со сводками новостей для партийно-правительственной номенклатуры. Почему в них не могли упомянуть о душанбинце, разбросавшем листовки? Ведь раскрутка решения о начале движения на вывод войск с территории нашего южного соседа могла начаться и с этого! Трудно судить, как оно развивалось дальше.

По сути, все, что сделал – подал голос в защиту этих афганских «защитников родины», солдат и офицеров. Не просто правозащитником был! Да и правозащитники в целом боролись за свою Родину, Отечество, чтобы оно было более цивилизованным, чтоб у ее граждан были гражданские, то бишь человеческие права! То есть, тоже были ее защитниками.