ХОДУЛИ
Посвящается моему деду Роберту Густавовичу Бебрис

– Я же тебе сделал ходули! Уже поломались? Тогда завтра, когда мы пойдём в лес за грибами, принесём пару берёзовых палок, и я сделаю тебе их ещё выше! Ты же у меня растёшь! – обняв меня, улыбнулся дед.
– Деда, только не очень высокие, а то я на них не заберусь!
– Да разве это высокие! Я раз такие высокие сделал, что до сих пор с Яном, другом моим с Гражданской войны, вспоминаем. Без посторонней помощи на них невозможно было передвигаться. Но один раз всё-таки получилось. И хорошо, что только один раз – и все остались живы. Это было в 1920 году. Мы освобождали Крым от Врангеля. В ночь на 8 ноября, наша ударная группа 6-й Красной армии, 51-ой стрелковой дивизии, в которой я служил, по пояс в воде форсировала Сиваш и взяла Крымский вал, оттеснив белых к полуострову. Нас поддерживала Первая конная армия Будённого и корпус тачанок Семёна Каретника, добровольческой украинской армии батьки Махно. А на следующий год мы на его же тачанках гонялись по Таврии и степям Бессарабии уже за ним – за самим батькой!
– Да как же это? За кого же он был?
– Да ни за кого! За свою свободную Украину. Это была Гражданская война. Перекати-поле, куда ветер подует. Я до сих пор, даже самому себе, многое не могу объяснить. Но ты, пожалуйста, не перебивай, слушай дальше про ходули, а то что-нибудь забуду.
Уже в Крыму, в Севастопольской бухте 14 ноября того же года, мы видели уходящий за горизонт последний караван кораблей, во главе с крейсером «Генерал Корнилов», на котором барон Врангель покидал Россию. В те ноябрьские дни 1920 года, в течении недели вместе с ним покинули полуостров более 150 тыс. человек: 30 тыс. офицеров, 10 тыс. кадетов и юнкеров, 5 тыс. солдат, 15 тыс. казаков, более 100 тыс. чиновников с семьями. Были вывезены лазареты с тысячами раненых и больных. Мы поражались, как им удалось, за такой короткий срок, в боевых условиях всё организовать и уйти «из-под нашего носа»?!
Наш эскадрон вошёл в опустевший город. Жители прятались по своим дворам. Ветер поднимал придорожную пыль с пожухлой листвой, листовками, обрывками бумаг и газет. На мостовой валялись коробки, разбитые ящики, пустые бутылки. Эхом отдавалось цоканье копыт по булыжной мостовой. В конце улицы, на ступенях белокаменного особняка с колоннами и с выбитыми стёклами, под раскачивающейся на ветру, оторванной вывеской «БанкЪ», нас навытяжку встретил урядник. Приложив трясущуюся руку к фуражке, он с испугом смотрел на наш эскадрон. Поравнявшись с ним, наша тачанка в парной упряжке притормозила.
– Ну, а ты, шо не убёг? Стоишь, как на параде! – засмеялся в пшеничные усы, скакавший рядом на поджаром жеребце командир конного взвода разведчиков Микола, в чёрной бурке, в бравой папахе с красной лентой и с шашкой на боку.
– Да куда уж мне, Ваше Благородие, с моим семейством от двора, от хозяйства? Моя служба – за порядком смотреть любой власти пригодна. Уж не обессудьте.
– Скажи-ка, братец, а где ваш городовой?
– Нету-с, уехали они-с! А управа разбежалась кто куда!
– Ладно. Разберёмся. Живи пока. Вольно! – заржал Микола, пришпорив строптивого коня.
– Порядок он наводит, – пробурчал, сидевший на дрожках, возница и он же помощник пулемётчика мой друг Юрка, – к стенке его и всё тут!
И конный отряд, поднимая клубы пыли, свернул на соседнюю улицу.Порыв ветра поднял с мостовой листок бумаги. Выхватив из ножен шашку, скакавший перед нами на чёрном жеребце Степан, лёгким движением на лету подцепил листовку и протянул мне.
– Почитайте, что пишут, а то трясёт больно, все буквы сливаются. Пусть наш Студент вслух почитает. А то проспит всё на свете.
Рядом со мной на тачанке, подняв воротник и укутавшись в шинель, надвинув на глаза, вернее, на толстые стёкла круглых очков картуз, дремал невысокого роста, щуплый фельдшер Митяй, самый молодой из нас. На коленях у него лежала брезентовая сумка с красным крестом. Мы звали его просто – наш Студент. Не закончив медицинский институт в Петрограде, он ушёл на фронт мстить за отца – тоже доктора, которого ещё в восемнадцатом порубали белые на Гатчине за то, что тот в госпитале лечил красноармейцев. А лечил он всех: белых, красных, зелёных, анархистов и других. Но об этом наш Студент вспоминать не любил. Для нас же Митяй был вторым после командира. Его уважали и берегли. Был он и фельдшером, и врачом, и санитаром. Лечил и бойцов, и лошадей. Да и местные жители частенько обращались к нему за помощью.
Потянувшись и протерев очки, он взял проколотый лист бумаги.
– Что пишут, спрашиваешь? Таких, как ты, на курсы Ликбеза приглашают. Борьба с безграмотностью.
– Да знаю я буквы ваши! Просто трясёт больно в седле. Вам в «карете-то» легче читать. – заржал, как жеребец, Степан.
– А если серьёзно, – придвинув лист к близоруким глазам, продолжал Студент,– так это последнее послание от самого барона Врангеля! Вот послушайте:
Постановление Южнорусского правительства.
Дамы и господа! В виду объявления эвакуации для желающих офицеров, служащих и их семейств, правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тяжких испытаниях, какие могут ожидать приезжающих из России. Недостаток топлива может привести к большой скученности на пароходах, также неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на приём эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи, как в пути, так и в дальнейшем. Поэтому правительство советует всем тем, кому не угрожает от насилия врага непосредственная опасность – оставаться в Крыму.
Помню, спрятал я тогда этот листок в карман гимнастёрки на закрутку «Козьей ножки». И забыл про него... А когда пару лет назад, я перебирал свои старые бумаги и письма, нашёл этот проколотый шашкой листок. Уникальная листовка! Наизусть запомнил, – продолжал дедушка свои воспоминания.
Перед отплытием, Временное правительство Врангеля выпустило по амнистии из тюрем тысячи уголовников. В городах начались погромы и грабежи. Всё что не успели вывезти белые, растащили местные. Грабили магазины, лавки, склады. Нам остались винные склады в Ялте и полные вагоны вещей американо-английского Красного Креста в Севастополе. Мы тогда в награду получили ремни, портупеи, душистый английский табак и чёрные из блестящей кожи куртки, которые с тех пор и появились в обмундировании Красной Армии. В кожанках стал ходить весь командный состав и комиссары. Это была добротная одежда, которая своим терпким запахом кожи, спасала от вшей в окопах и в дальних походах. Спасибо Антанте – и нам перепало от них!
Нашу часть оставили для установления Советской власти и наведения порядка на южном побережье Крыма, в Алупке. Тогда я впервые увидел теплое южное море. Оно и по запаху, и по цвету отличалось от нашего, Балтийского. Какая уж тут война! Вокруг нас были белые дворцы Ливадии и Алупки, фонтаны, а в парках мраморные Венеры и Афродиты. Да и не только мраморные, и не только в парках... Как только выдавалось свободное время, мы тщательно готовились к прогулке – наводили марафет: отглаживали красные лампасы на синих галифе и пришивали на гимнастёрке белые воротнички.
Юрка ходил к цирюльнику и до голубизны брился. А возвращаясь, всякий раз повторял, что когда кончится война, он непременно откроет свою цирюльню и повесит вывеску:
«Бреем, стрижём бобриком-ежом, лечим паршивых, из лысых делаем плешивых, кудри завиваем, гофре направляем, локоны зачёсываем, на пробор причёсываем, парик промоем, кровь откроем, мозоль подрежем, косу купим и срежем, мушки клеим, стрижём да бреем. Банки, пиявки, набор грудной степной травки!»
– Юрка, тогда нас попрошу бесплатно, – шутил Ян, – за мной будут пиявки! Наловлю тебе, сколько хочешь!
Собираясь в увольнительную, я придавал форму своим маленьким усикам, укладывал бриолином волосы на прямой пробор. Мы начищали гуталином хромовые сапоги, одевали на руки часы, поливались, купленным в аптекарской лавке, одеколоном «Тайна». А в подарок знакомым барышням брали с собой, конфискованные в парфюмерной лавке, баночки душистого крема «Перун Пето».
И мы в наших блестящих кожанках, в коричневых лайковых перчатках, затягиваясь папиросками «Зефир» или оставшимся трофейным душистым английским табачком, отправлялись по Царской Тропе в окрестности Алупки и Ливадии. По пути заходили на сельские дворы утолить жажду. Колодцы летом пересыхали, вода была большим дефицитом. Зато у крымчан в амбарах и погребах хранились бочки виноградных вин. И мы пили сухое вино, но иногда и креплёное, очень креплёное! И после легко знакомились с местным барышнями. Мне и моим друзьям, Яну и Юрию, было тогда по двадцать лет. Кто-то из нас знакомился с простыми деревенскими девушками, а кому-то удавалось и с городскими модницами встречаться – с дочерьми чиновников или лавочников.
Барышни носили длинные шелковые платья, шляпки с вуалью. Пухлыми ручками в ажурных перчатках, придерживали ридикюли из серебряной парчи, расшитые цветным бисером. А кружевными зонтиками кокетливо прикрывали от солнца розовые плечи и манящие декольте. Вот с одной из них как-то и познакомился наш друг Юрка, чем и похвастался нам в тот же вечер. Она сидела на мраморной лавочке у фонтана в воронцовском парке и читала книгу.
Он ходил вокруг фонтана, закуривал одну папироску за другой, покашливал, чтобы обратить на себя внимание, но барышня в шляпке с голубой вуалью его не замечала. По парку прогуливались степенные пары – мужчины в белых костюмах из дорогого сукна и дамы в обтягивающих фигуру атласных платьях в рюшах. На аллее показались трое парней, видимо из местных. Насвистывая, громко разговаривая и смеясь, они подошли к фонтану, разулись и опустили ноги в прозрачную воду с золотыми рыбками. Гуляющие пары обходили их стороной, дамы, прикрываясь веерами, отводили глаза.
Юрка, нервно затягиваясь папиросой, наблюдал за ними. Заметив барышню с голубой вуалью, они бесцеремонно подсели к ней и стали приставать с вопросами, а затем рыжий парень в синей косоворотке попытался заглянуть под вуаль её шляпки.
– А где же наши красивые глазки, милая?
Тут я не выдержал,– рассказывал Юрка, – одёрнув кожанку и подтянув ремни портупеи, взялся за кобуру и подошёл к ним... Видно, одного моего вида оказалось достаточно. Местная шпана не успев обуться, насвистывая, быстро удалились.
Загадочная барышня, подняв вуаль, благодарно взглянула на Юрку своими огромными зелёными глазами. Щёки заливал персиковый румянец, а розовые пухлые губки, поначалу испуганно сжатые, расплылись в улыбке. Незнакомку звали Мари. Потом он назначал ей свидания на том же месте – на лавочке белого мрамора с львиными лапами, которая прятались в розовых соцветиях магнолии - полупрозрачных, будто из тонкого, светящегося изнутри алебастра.
Теперь мы видели нашего друга Юрку всё реже и реже, нам стало его не хватать, втроём было намного веселее! И мы решили его разыграть! Как-то, поздно возвращаясь со службы, в одной слободе мы оторвали от забора горбыль – длинные доски, и под лай дворовых собак, смеясь, убежали. За нашей казармой, длинным бараком, эти доски распилили, застрогали, сколотили и приделали к ним подставки для ног.Получились трёхметровые ходули.
– Ну, Роберт, – закатывался от смеха Ян,– устроим мы бесплатный цирк. Юрка надолго нас запомнит! И подружка его – фифа, канарейка в жёлтом платье, тоже не забудет это представление. Если завтра нас не отправят в Севастополь, то вечером у них опять будет свидание в парке.
– Ян, что ты задумал?
– Не робей, сам увидишь! Ну, держись, Юрка!

Майский южный вечер выдался на редкость душным.В глубине парка на мраморной лавочке сидела парочка. Девушка в светлой шляпке и накинутой на плечи кожаной Юркиной куртке. Рядом лежала его фуражка. Юрка в гимнастёрке с расстёгнутым белым воротничком, положив голову ей на колени, обнимал её и нежно целовал руки. Она гладила его волосы. Они о чем-то говорили, и она заливисто смеялась.
В сгущающихся сумерках мы тихо подкрались к ним сзади, со стороны зарослей вечнозелёного парка, и, прячась за кипарисами и за колючими разлапистыми пальмами, наблюдали за ними.
– Всё, пора. Роберт, ты готов? Сейчас принесу ходули и мешок, которые я ещё днём спрятал в тех кустах магнолий, а ты жди здесь, только тихо!
Вернувшись, Ян достал из мешка две сшитые от руки белые простыни. В одной были вырезаны три дырки – два для глаз и одна большая для рта. Достав баночку с фосфором, он обрисовал им края дырок на простыне.
– А теперь, – прошептал он, – держи ходули. Только крепко!
Ян вскарабкался по лиане на кипарис и перешагнул на стоящие рядом ходули. Накинув на себя простыню с фосфорическими глазами, прошептал: – Я готов! Держи меня крепко и молчи. Всё делаю я.
– Ян, может не надо? – опомнился я, пытаясь его остановить и вразумить.
– Перестань, не дрейфь, это же шутка! Делай, что я говорю!
Держась за ветви деревьев, мы приближались из темноты к лавочке... Я шёл за Яном, вернее под ним, придерживая ходули.
– Ой, Юрочка! Что это за шум? – встрепенулась девушка и крепче прижалась к своему спутнику.
– Да не бойся, Мари, это просто ветка хрустнула. Со мной тебе нечего бояться!
От приближающегося из темноты шума, хруста веток, девушка вскрикнула. Оглянувшись, они в ужасе замерли...
Из зарослей на них надвигалось что-то огромное, белое, колышущееся, с жуткими светящимися глазами и искаженным ртом. Оно улюлюкало, гудело, рычало и свистело!
– Приведение! – истошно закричала Мари.
Юрка выхватил из кобуры револьвер и выстрелил...
На простыне проступили тёмные пятна, и она медленно опустилась на землю...Из-под простыни, весь в крови, выполз Ян. Одна пуля задела ухо, а вторая навылет прострелила плечо. Следом за ним, испуганный, но живой, выполз я. Юрка был лучшим стрелком в отряде. Но видно, от ужаса и у него рука дрогнула. Что и спасло нам жизнь.
– Идиоты! – орал он, – я же мог вас обоих застрелить! Убить вас мало!
И вместо Яна, Юрка с размаху, дал по морде мне. Да так дал, что чуть нос не сломал. Эту историю я надолго запомнил! Мы все вместе долго успокаивали Мари, извиняясь за свою глупую шутку.
Яну от потери крови становилось всё хуже. Девушка оторвала от нижней юбки полоски ткани и перевязала «Привидению» плечо и голову.
– А с тобой Ян, я разберусь потом, когда очухаешься! Тебе предстоит ещё перед комиссаром отчитываться, где ты был, и что с тобой случилось – откуда раны. Но это ваши проблемы, сами цирк устроили – сами и продолжение придумывайте. Только не вздумайте моё имя упомянуть – хрипел от злости Юрка, – убью обоих! И, обняв за плечи дрожащую подругу, пошёл провожать её домой.

Мы прятались от жары в Хмельной беседке – в покосившейся от времени дачной беседке, обвитой (заросшей) колючим, тяжелым хмелем. Мой дедушка, удобно расположившись в кресле-качалке, прикрыв глаза, вспоминал:
– Вот такая жуткая, глупая история произошла тогда с нами!Я уж и не помню толком, что мы потом врали, где подстрелили Яна. Время-то было Attention:неспокойное, стреляли повсюду. Но, видно, что-то придумали и как-то выкрутились. Ян пару недель провалялся в лазарете. Ну а дальше, были новые истории! Да, они и до сих пор продолжаются, только уже без нашего друга Юрки. Он в звании комбрига погиб в начале Отечественной войны под Киевом.Вот так, моя милая внучка. Ну, а дядю Яна, ты знаешь, – обнимая меня, улыбался дед, Ян всегда при полном параде приезжает к нам на Октябрьские праздники.
– Дедушка, и ты тоже одеваешь свой парадный пиджак с рубиновой звездочкой!
– Да, это Орден Красной Звезды – одна из самых дорогих для меня наград. И встречаясь с моими однополчанами за праздничным столом, мы часто вспоминаем Гражданскую войну, нашу бесшабашную молодость и друга Юрку. Вспоминаем жаркую ночь в Крыму, ходули, привидение и девушку в канареечном платье. Тогда, всё и было, как во хмелю! Жуткий Сюр в полной Реальности! Удивляюсь, как после всего пережитого, я стал художником – и остался реалистом.