Сегодня, 24 мая 1940 г., родился Иосиф Бродский
Петр Вайль
Диагностика по позвоночному столбу
Иосиф Бродский. Из Альберта Эйнштейна (1994 г.)
Петру Вайлю
Вчера наступило завтра, в три часа пополудни.
Сегодня уже "никогда", будущее вообще.
То, чего больше нет, предпочитает будни
с отсыревшей газетой и без яйца в борще.
Стоит сказать "Иванов", как другая эра
сразу же тут как тут, вместо минувших лет.
Так солдаты в траншее поверх бруствера
смотрят туда, где их больше нет.
Там — эпидемия насморка, так как цветы не пахнут,
и ропот листвы настойчив, как доводы дурачья,
и город типа доски для черно-белых шахмат,
где побеждают жёлтые, выглядит как ничья.
Так смеркается раньше от лампочки в коридоре,
и горную цепь настораживает сворачиваемый вигвам,
и, чтоб никуда не ломиться за полночь на позоре,
звезды, не зажигаясь, в полдень стучатся к вам.
Механизм посвящения самый разнообразный, — сказал Бродский, когда я спросил его об этом задолго до "Эйнштейна", году в 90-м, — скажем, показываешь стихотворение человеку, а он говорит: "Ой, как мне нравится, посвяти его мне". Или как Ахматова сделала однажды: просто сказала "это моё" и сама надписала посвящение. Может идти от содержания".
Идёт от содержания.
Бродский всегда интересовался языковыми новшествами. В его стихах полно жаргона — как ни у кого из больших русских поэтов. В разговоре тем более: "чувак", "канать", "хилять" и т. п., лексикон его молодости. Новый сленг его тоже занимал. Помню обсуждение слова "тусовка": Иосиф соглашался с его удобной многозначностью, хотя сам не употреблял. Порадовался каламбуру: "Не, тут только ипатьевским методом. — Чего? — Ипатьевским, говорю, методом надо. — Это как? — Ипать и ипать!" Развеселился от моей московской зарисовки: "Салон красоты "Тюссо". Профессиональный татуаж, пирсинг, перманентный макияж, мезотерапия, ботокс, обёртывание, все виды эпиляции. Диагностика по позвоночному столбу". Рядом переговаривается пара: "Смотри, папик, по позвоночному столбу, давай пойдём". Папик смотрит: "Ну, ладно, можно". И вдруг страшно хохочет, почёсывая голую волосатую грудь и что-то иное, не "Тюссо", имея в виду: 'Только, блин, осторожно!" Несколько дней Иосиф отвечал на мои звонки: "Папик на проводе".
Однажды я ему пересказал выражение, надолго не задержавшееся в языке, но тогда приведшее Бродского в восторг: "ломиться на позоре" — ехать в общественном транспорте ("тачку поймать не смог, пришлось ломиться на позоре"). Как раз в то время он доводил до конца эйнштейновское стихотворение и вставил выражение в финал. А в начало — посвящение.
Но главное все-таки в "Эйнштейне", надо думать, отражение наших частых разговоров того времени: что и как происходит на родине (или, по неизменной терминологии Бродского, — "в отечестве". Именно об этом: "Так солдаты в траншее поверх бруствера / смотрят туда, где их больше нет".
Не припомню телефонного или очного разговора в 90-е, чтобы Бродский не заводил речь о Ельцине, Чеченской войне, вообще российской политике. Такую линию его острого интереса есть смысл отсчитывать от точки, которую принял он сам.
В новейшей российской истории было время, когда казалось, что стихотворение "Пятая годовщина", написанное Бродским в 77-м к пятилетию его отъезда из России, принадлежит ушедшей эпохе. Но поэт видит резче и дальше. "Пятая годовщина" и теперь читается как репортаж.
"Там лужа во дворе, как площадь двух Америк. Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик. Неугомонный Терек там ищет третий берег". По сути, выпуск новостей — нынешних, поскольку в 77-м Терек не искал ничего особенного.
"Там при словах "я за" течет со щёк извёстка". Речь, очень похоже, о том, что называется творческой интеллигенцией.
"Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади". За четверть века предсказание о первом лице государства.
"И карта мира там замещена пеструхой, мычащей на бугре". Бурные парламентские аплодисменты.
"Там вдалеке завод дымит, гремит железом, не нужным никому: ни пьяным, ни тверёзым". Официально это именуется "нерентабельное производство" либо "задолженность по заработной плате".
"Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот". Не флаг, так гимн.
"Но в стенку гвоздь не вбит, и огород не полот". Цитата из министерского отчёта.
"Там в моде серый цвет — цвет времени и брёвен". Кто это сказал: серые начинают и выигрывают? ("Город типа доски для черно-белых шахмат, / где побеждают жёлтые, выглядит как ничья").
"Пятая годовщина", как водится в большой поэзии, — не об этом. Главное — о поэте, о языке, о судьбе. "Мне нечего сказать ни греку, ни варягу. / Зане не знаю я, в какую землю лягу. / Скрипи, скрипи, перо! Переводи бумагу". Смирение и гордость, надежда и тревога. Но ведь и о том тоже, неизменном во все времена российской истории: "Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной".
Бродский от этой усмешки и уехал. Помню, как на конференции в Петербурге (2002 год) земляки поэта один за другим называли дату отъезда "печальной", с чем соглашаться не хочется. Поэтический глобус Бродского — беспрецедентно для нашей словесности — равен глобусу географическому. Нью-Йорк, Средний Запад, Мексика, Швеция, Париж, Англия и Новая Англия, не говоря о Венеции и Риме, — не места проживания или пребывания, а художественные события, равноценные у Бродского явлению Петербурга-Ленинграда. "В каких рождались, в тех и умирали гнёздах", — написал он не о себе. А о себе — в стихах о Риме: "Усталый раб — из той породы, что зрим все чаще, — под занавес глотнул свободы". Отъезд 4 июня 1972 года был переездом из России в мировую культуру.
Из тех питерских выступлений, и многих других тоже, особенно после смерти, особенно после окончательного "не приедет", "не приехал", выступает явственный, хоть и не произнесённый, вопрос: "Как относился к родине?" Трепетно, трепетно относился. Поэт, написавший в показательно несправедливой ссылке стихотворение "Народ" ("мой народ, терпеливый и добрый народ", "да, я счастлив уж тем, что твой сын!", "путь певца — это родиной выбранный путь"), вряд ли нуждается в мировоззренческих пояснениях.
Здесь диагностика идёт именно что по позвоночному столбу, по самой основе. Богатейший русский язык — язык изгнанника Иосифа Бродского, гражданина Соединённых Штатов Америки, похороненного в Венеции.
Да, цветы "там" не пахнут, и скопленье дурачья — рекордное, но берусь утверждать, как растерянно и застенчиво был бы счастлив Бродский, когда бы узнал, что его стихи участвовали в психотерапевтическом возвращении к нормальной жизни детей, переживших в сентябре 2004 года трагедию в Беслане. О том, как читала и обсуждала с бесланскими школьниками стихотворения Бродского, пишет учительница с пушкинским именем Эльвира Горюхина, озаглавив свои заметки: "Я твоя мама. Я ничего не боюсь".
Публикация Эльвиры Вайль
